Выхожу за ворота,
Пьянея от сладостной боли.
Тает мартовский снег,
Больше птиц стало в небе летать.
Я свой срок отмотал
В ожидании призрачной воли,
А теперь и не знаю,
Куда эту волю девать.
Ни кола ни двора,
Кореша по ту сторону неба.
Те, что были когда-то,
Сюда ни один не писал.
Взял «Столичной»,
Душистого белого хлеба,
Ничего не придумал,
Я двинул на старый вокзал.
Выпиваю один,
Хоть такой не имел я привычки.
Просто я не нашел
Кому смог бы я душу излить.
И протиснувшись в угол
Набитой битком электрички,
Уезжаю, мне хочется петь,
А подумаешь – выть.
Я когда-то был молод,
Красив и беспечен,
И друзьями любим,
И в делах мне на зависть везло.
А теперь все не так,
Я навечно судьбой покалечен
И не радует даже
Весны окаянной тепло.
Не увижу теперь я отца
И матушки родной.
Пятерик тоже срок.
У меня же четыре по пять.
Чтоб слезу удержать.
Пробираюсь я в тамбур холодный
И остатки «Столичной» вливаю.
Не в силах глотать.
За окном проносились
Вагоны, теплицы, ангары.
Боксы жалобно спели
И дверь на перрон отошла,
И упал я в объятья
Старой Самары,
Отправляясь туда,
Где когда-то подружка жила.
А из окон такси
Все знакомые улицы города,
Только я не могу почему-то
Их снова узнать.
Расплачусь я
И в доску продрогнув от липкого холода
Буду долго не в силах подняться,
В подъезде стоять.
Вот и кнопка звонка,
По ступеням запрыгало сердце,
И на встречу ко мне из тепла
Прозвучали шаги.
Мне хотелось бежать, только поздно,
Открылася дверца
И увидел глаза я,
Что были мне так дороги.
И стоял я, застыв,
Как-будто и не было срока,
На девчонку смотрел с удивленьем,
Не веря себе.
Понял я, кем приходится мне
Черноокая,
Когда голос услышал ее
- Мама, это к тебе.