Александр Зевелев
Белая скатерть. Серебро на столе.
Закуски в керамике. Напитки в стекле.
И гости вот-вот придут, и среди них – мужчины.
А ты рыдаешь с утра, ты размазала тушь,
и с прической не очень-то прыгнешь под душ,
так хоть умойся, подкрасься – зачем тебе сегодня морщины?
Вот и день рождения...
Как же не всплакнуть?
Взлеты и падения
разом помянуть.
Не сдала б косметика,
не распух бы нос...
Гости б не заметили
глупых этих слез.
Ты такая, как есть, и всегда ей была.
Ты бросалась вперед, закусив удила,
иногда лишь залетая ко мне на чашечку чая.
И исчезала опять. Тебя увлечь мог любой.
И только я все эти годы – рядом с тобой.
Я знаю, ты любила меня. Просто не замечала.
А кто-то замуж выходил и даже рожал,
и цветы с огурцами на дачах сажал,
и у многих твоих подруг теперь уже внуки.
А ты ни разу не стирала мужские носки,
но очень часто сходила с ума от тоски,
хотя тебе всегда казалось, что это от скуки.
И звони – не звони, ищи – не ищи:
ты меняла колготки и меняла мужчин.
Они клевали легко, и ты меняла их просто.
И каждый твой старый, и каждый твой новый
был не копенгаген и не казанова,
не калиостро и даже не коза-ностра.
День за днем, год за годом – сколько уж лет?
Ты едва успевала заскочить в туалет:
покурить, отдышаться, поправить ресницы и губы.
И – как в омут, к тому, кто в этот вечер с тобой:
бледнолицый поэт, краснокожий ковбой...
А не ему б быть с тобой, эх, любимая, нет, не ему бы!
Снова день рождения...
Как же не всплакнуть?
Взлеты и падения
разом помянуть.
Не сдала б косметика,
не распух бы нос...
Гости б не заметили
глупых этих слез.
Февраль 2002