Виктор Шнейдер
Дон Альваро на дуэли,
защищая честь супруги
(о которой той самой бы
больше печься подобало),
ненароком поскользнулся,
извиняюсь за подробность,
в куче конских экскрементов
и предательским ударом
молодого ловеласа
моментально был заколот.
Победитель поединка,
рассудив благоразумно:
за убийство командора
по головке не погладят, -
счел за благо удалиться
в неизвестном направленье,
что и сделал той же ночью,
избежать успев ареста.
Безутешная вдовица
удавиться помышляла,
почитая виноватой
и себя не без причины,
но, по счастью, отложила
мрачный план самоубийства,
бросив силы все покуда
на благоустройство склепа.
Местный скульптор дон Мефисто
за умеренную плату,
позволявшую безбедно
жить ему четыре года,
согласился на могиле
сделать статую Альваро
и заказ исполнил с честью,
показав свое искусство.
Как живой! - сказала донна,
не вполне осознавая,
что слова ее не только
о портретном были сходстве,
ибо то ли дон Мефисто,
чернокнижник и алхимик,
оживил свою скульптуру
непонятным заклинаньем,
то ль бесплотный дух Альваро,
мало смыслящий в искусстве,
спутал статую и тело -
до того они похожи -
и вселился по ошибке
в изваянье командора,
только с этого момента
дон Альваро стал являться
гостем каменным в свой замок
всякий раз в двенадцать ночи.
И жена его встречала
с нетерпеньем на пороге,
помогала снять при входе
шлем и каменные латы...
Как их ночи проходили?
Как у всех супругов в мире,
и теплел холодный мрамор
от ее прикосновений.
Иногда они ругались
по хозяйственным вопросам,
иногда играли в карты,
как случалось и при жизни.
Но к рассвету возвращался
командор к гранитной тумбе
и, застыв в геройской позе,
оставался в ней до ночи.
Так четыре года кряду
продолжалось по секрету
от всего честного света.
А затем случилось вот что:
дон-альваровский убийца,
справедливо полагая,
что история дуэли
поросла травой забвенья,
потихоньку воротился
в город детства, сердцу милый.
Но рванулся первым делом
он не к няньке престарелой,
не к отеческим могилам
(Старый дворик! Бедный Йорик!),
а к прелестной донне Анне,
по его недоброй воле
овдовевшей и, он слышал,
схоронившейся от света.
Дон Хуан (прости, читатель:
это пошлое прозванье
я не выдумал и грубых
делать не хотел намеков), -
дон Хуан, знававший прежде
благодетельную донну,
не поверил слишком слухам
о ее безмерной скорби
и о верности, которой
слишком поздно наградила
до такого поворота
не дожившего супруга.
Дон Хуан предстал пред Анной.
Та вначале обомлела,
а затем сыграть решила
с негодяем злую шутку.
(Впрочем, был ли негодяем
он, юнцом в нее влюбленный,
приглашенный командором
на смертельный поединок,
а затем четыре года
добровольного изгнанья
сохранявший образ Анны
в сердце, чтобы, возвратившись,
пасть пред нею на колени?
Бог, суди: твоя работа.)
Что случится, зная слабо,
но злорадствуя душою,
донна Анна на свиданье
позвала Хуана ночью,
в час, когда обыкновенно
ей являлся голем мужа.
Продолжение известно
и не сложнопредставимо:
командор застал Хуана
у жены в ночное время
и, поскольку не философ,
а всего лишь только рыцарь
(да и то уже покойный),
не обдумавши последствий,
прежде всех вопросов грозных
легкомысленной супруге
он отвесил оплеуху
тяжкой каменной десницей,
а Хуана, взяв за шкирку
(ухо, горло, ногу, руку -
вариации возможны),
снес впрямую в преисподню.
Вот какие были нравы
до эпохи Возрожденья...
Так писал пиит надменный:
мало - в ерническом тоне,
так еще же и хореем,
недостойным романтизма;
так писал студент-словесник,
пребывающий под крышей
общежитья номер восемь
очень средней высшей школы;
так писал юнец прыщавый,
и хихикал неприятно,
и, довольный новой строчкой,
тер ладошки друг о друга
в тот момент, когда явились,
громыхая, медный Байрон,
Моцарт каменный и Пушкин
из того же матерьяла,
да еще семнадцать статуй,
как-то менее известных.
И, конечно, перекрытье
удержать такую массу -
столько камня и металла,
столько гения и славы -
не смогло, и провалился
пол в проклятом общежитье.
Смерть насмешника да будет
поучением потомкам.
23 декабря 1997
