Михаил Волков
Жил-был царь. Был он монарх, каких поискать, но, на беду, страдал
раздвоением личности. Большую часть времени он понимал, что он царь, ходил
и сидел по-царски и занимался государственными делами или охотился. Но
порой болезнь обострялась, и ему представлялось, что он не царь, а царский
конюх. Тогда он бежал на конюшню, чистил там лошадей, задавал им корм,
убирал навоз и больше всего боялся, что его отругают или даже выгонят за
нерадивость. В принципе, никакого вреда от этого никому не было, разве что
настоящим конюхам становилось нехорошо при виде Его Величества за таким
занятием, и они разбегались кто куда.
Хуже было другое. Конюх, представлявший собой плод воображения царя,
тоже страдал раздвоением своей и без того сомнительной личности. Порой ему
казалось, что он – Чрезвычайный и Полномочный Посол королевства Бандурия.
То, что такого королевства в реальности не существовало, ничуть его не
беспокоило. Он-то точно знал, что оно есть, и помнил в подробностях его
густые леса, горную цепь со спящим вулканом, ласковое море, омывающее южное
побережье, полноводные реки, сытые деревни и богатые города, соединенные
торговыми путями, и среди них - величественную столицу, в центре которой
сверкает изумрудами и рубинами королевский дворец под золотой крышей, и
самого короля - мудрого, справедливого, обожаемого своими поданными
правителя, страдающего, к величайшему сожалению, раздвоением личности.
Поэтому наш царь, находясь в образе конюха, не всегда способен был
удержаться сколько-нибудь продолжительное время в основной ипостаси данного
образа. Часто, не успев даже добежать до конюшни, он внезапно переключался
на конюхово alter ego, то есть, на посла, тут же забывал о неубранном
навозе и некормленных лошадях и спешил вручить царю - настоящему,
естественно - верительные грамоты короля Бандурии. Грамоты эти, по понятной
причине, он нигде не мог найти и приходил в ужас при мысли о предстоящем
дипломатическом позоре. Он плохо представлял себе, как, глядя своему королю
в глаза, сообщит ему, что он, Чрезвычайный и Полномочный, потерял где-то
верительные грамоты. Дескать, простите, ваше Величество, я больше так не
буду, дайте мне новые. Тем более, что король Бандурии может в этот момент
находиться под влиянием своей альтернативной личности – людоеда с острова
Даймацу (такого острова не существует, но королю на это наплевать), – и
тогда бедному дипломату особенно не поздоровится.
Когда посол Бандурии сидел тихо и не всплывал из глубин царской
психики, царю жилось гораздо легче, так как все его проблемы ограничивались
конюшней. Но изредка царские заботы просачивались извне в его конюхово
сознание, и тогда царь тайком пробирался в свои покои, чтобы заняться
государственными делами. По дороге он, чувствуя себя конюхом, боялся всех и
вся, начиная с младшего лакея и кончая настоящим царем. При этом ему
представлялось, что царь куда-то уехал и отлынивает от работы, что, строго
говоря, было чистейшей правдой. Дела же государственные не терпели
отлагательства, и у конюха не было другого выхода, кроме как, по
возможности, заменить царя, что он и делал, проявляя при этом немалое
мужество. Государственные дела всегда лежали во втором ящике ночного
столика, и найти их мог даже конюх, особенно такой, который до этого бывал
царем. Он доставал их, занимался ими примерно четверть часа, поминутно
озираясь, затем совал обратно в ящик и с облегчением убегал к себе на
конюшню.
Царица давно привыкла к болезни мужа и даже использовала ее в свое
удовольствие, приходя на конюшню и придираясь к качеству царской работы,
когда он чистил ее белую кобылу. Она цеплялась к малейшему пятнышку и
становилась совершенно невыносимой, особенно когда ей мерещилось, что она и
есть та самая кобыла.
Справедливости ради следует сказать, что большую часть времени царь
пребывал в нормальном состоянии, когда конюх, запрятанный в недрах его
подсознания, и посол, запрятанный в недрах подсознания конюха, не подавали
признаков жизни. В такие минуты царь в полной мере мог вкушать радость
жизни и вкушал бы, не будь та радость омрачена известиями о подвигах
знаменитого разбойника, героя былин и саг, известного под именем Пятипалый
Гу. Согласно легендам, он грабил богатых и всю добычу отдавал себе. А
бедных просто убивал. Свое прозвище, по слухам, он получил за то, что на
левой руке у него было пять пальцев – результат стычки в Лысом ущелье, где
две роты дворцовой гвардии при моральной поддержке вооруженного отряда
местных жителей пытались его поймать, но так и не поймали. Злые, впрочем,
языки утверждали, что он так и родился с пятью пальцами на руке, и стычка
тут ни при чем. Говорили также, что Гу страдал раздвоением личности, причем
его второе я был он сам десять минут назад. То что творилось в его
голове, когда второе я пробуждалось, не поддается описанию. Возможно,
поэтому он и вел себя так невежливо по отношению к другим. Царь строил
разнообразные планы поимки Пятипалого Гу и собирался публично его повесить,
но тот пока что не спешил ловиться и позорно уклонялся от петли.
В свободное время государь любил охотиться в Монастырском лесу, где
водились гигантские суслики. В глубине леса стоял древний монастырь,
настоятель которого с возрастом выжил из ума и примерно пару дней в неделю
считал себя Богом. В этом качестве он иногда гневался и насылал град, от
которого страдали окрестные поля. Сопровождаемый охраной, царь ехал на
своем любимом коне, зачастую оседланном им же самим, чего он в данный
момент не подозревал. Иногда Его Величество гикал и со свистом уносился в
направлении горизонта, а одураченные охранники тщетно пытались его догнать.
Конь у царя был вороной, подарок короля Бандурии, красоты и резвости
необычайной. Он имел только один недостаток: временами ему казалось, что он
кенгуру.
