Был вечер так тих и волны наполнены грустью,
Играл где-то вальс и светила большая луна,
А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто,
Сидела мадам и скучала в беседке одна.
А наш Маравихер, красавец фартового вида,
Как раз в этот час любовался прибрежной волною.
Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды,
Подумал: Она этот вечер пробудет со мной.
В беседку зашёл и просил по французски пардона,
Сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки,
И сердце её колокольным наполнилось звоном,
Что ежели б ушёл он, она б умерла от тоски.
Она же плыла и всё нюхала белую розу,
На море глядя через модный голландский лорнет.
И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
Ему бы в театре читать за Шекспира сонет,
Мы с вами пойдём до заката, что на горизонте,
Оттуда плывут серебряные облака.
Жемчужным дождём вдруг пролился на шёлковый зонтик,
Который сжимает нежная с перстнем рука.
И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей,
Вдали пароход загудел, как заваленный мент.
Она говорила, а он её вовсе не слышал,
Он знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.
Зовёт и молит: Проводите до дома, мне плохо,
Кружит голова и ветер холодный не стих...
А хипа на кон, на хамлёжку - такая пройдоха,
Но вор её пас - он крутил на Твери не таких.
У входа в отель нацибла швейцар и прислуга,
Никто не видал в Одессе красавца, как он.
И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу:
Красивый, богатый, он умница, просто шер мон!
Зашли в номера и раскладка на высшую пробу,
Одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу,
Так пальцы играли, что аж Паганини - слабак!
В окне лунный свет, на кровати меданка приплыла,
В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл,
И губы её шептали в бреду: Милый, милый...,
А милый уже на малине понты пришивал.
Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом,
На очной её просили вора опознать.
Он думал - кранты, по этапу на нары по новой.
Спалили, волки, снова мне о свободе мечтать.
Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье,
Она как вошла, так без чувств прижалась к стене,
Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье,
Легавым сказал: Расколюсь, только чтоб не при ней!
Она же в ответ обняла его сильную шею,
Припала к груди, прошептала: Эй мене шер мон,
Мерси за заботу, поймали, но я сожалею -
Увы, господа, но тот вор - это вовсе не он!
