Просыпаюсь, как ни странно, дома.
Вдруг звонок и слышу, как в бреду:
Приглашаем на бюро горкома.
Ладно, — говорю, — сейчас приду.
Нынче только там, за всё в ответе,
Люди умудрённые сидят.
Думаю: наверное, отметят,
Ну, а может быть, и наградят.
При дворе встречает секретарша.
Строгая, как привокзальный мент.
Будь она на сорок лет постарше,
Я б сказал ей, дуре, комплимент.
Захожу. Все в галстуках. А первый —
При очках и смотрит мне в глаза.
Чувствую — меня подводят нервы,
Душит от волнения слеза.
Вот они сидят! Отцы родные!
Из-за нас не спят все по ночам.
И, когда мы с вами выходные,
К праздничным готовятся речам!
Вот бы моя баба испытала
Хоть раз в жизни радостный подъем!
Первый вдруг сказал: Начнём, пожалуй.
Я кивнул: Пожалуйста, начнём!
Встал товарищ с выправкой военной,
В руки взял какой-то документ.
Я привстал, стою худой и бледный,
Чувствую: торжественный момент!
Думаю: не зря на их собранья
И на их воскресники ходил,
В агитпункте против всякой дряни,
Против хунты что-то говорил.
Слышу я: Как тут нам доложили,
Мы сегодня осведомлены:
Говорили вы, что плохо жили
Люди самой радостной страны.
Утверждали — всё у нас по блату...
Говорить свободно не дают...
Нищенствуют на одну зарплату,
Да ещё при этом горько пьют.
...И за всё за это мне награда.
И бюром горкома решено
Выступать, где надо и не надо,
Бобрикову В. — запрещено.
Я встаю, в момент взопрел от пота,
Мне уже, конечно, не смешно.
Спрашиваю: Что запрещено-то?
Отвечают: ВСЁ запрещено!
Прихожу домой мрачнее тучи.
Баба услыхала, сразу в крик:
Вот попался ирод невезучий,
Хоть бы там попридержал язык.
Правда отошла, как отревелась.
Ну, у бабы на уме одно...
Слышу:Вова, я уже разделась...
Строго говорю: Запрещено. —
Говорю, — Сидишь, как дура, дома
Не читаешь по утрам газет.
Выполнять решения горкома
Все должны, хотим мы или нет!
